Солдат - Страница 60

К десяти часам вечера вернулся Кара и его сопровождающие, у каждого на спине по рюкзачку и это понятно, денежку приволокли. Наемники, увидев, что все прошло стандартно, и проблем нет, расслабились, выставили часового, который ушел в темноту и обходил двор по периметру, и завалились спать. Возле костерка, горевшего в центре двора, остались только Кара, Олег, старый, но все еще крепкий боец, лет около шестидесяти, с гитарой за спиной и, конечно же, я собственной персоной.

Где-то неподалеку, в цветущей плодовой роще поют ночные птицы, в костре поленья трещат, а мы втроем сидим на бревнах, и ждем пока в выставленных к огню кружках закипит вода. Хорошо, и даже беспокойство, по поводу того, что предстоит сделать, покинуло меня. Молчим, и тишину нарушает Кара:

— Олег, спой что-нибудь старое.

Это да, что есть, того не отнять, поет старый наемник хорошо и душевно, а песни такие знает, какие сейчас и не услышишь нигде. Хобби у него такое, собирает старый армейский фольклор и песни, а потом исполняет их для тех, кто рядом. Однако происходит такое редко, как правило, возле костра ночного, как сейчас, и только по просьбе Кары, за которого готов растерзать любого. Уж не знаю, чем Буров такую преданность заслужил, но видимо, причина для этого была серьезная.

Перекинув гитару семиструнку на грудь, Олег взял пару пробных аккордов, и запел:

«Пришел приказ — и по приказу мы встаем,
Взяв АКС, садимся ночью в самолет.
В тот ранний час, когда земля вокруг спала,
В Афганистан, приказом воля занесла.
Афганистан — красивый горный, дикий край,
Приказ простой — вставай, иди и умирай.
Но как же так? Ведь на Земле весна давно,
А сердце режет, мечты и горести полно…
Афганистан — грохочет где-то пулемет,
Афганистан — вчера погиб мальчишек взвод,
Их командир, когда на этот снег упал,
„Россия-мать“, — он перед смертью прошептал.
Афганистан — красивый горный, дикий край,
Приказ простой — вставай, иди и умирай.
Но как же так? Ведь на Земле весна давно,
А сердце режет, мечты и горести полно…
Мой друг упал — лицо красивое в крови,
Он умирал, вдали от Родины-земли.
Смотрел с надеждой, он в голубые небеса,
И все шептал: „Прекрасен наш Афганистан“».

Старый наемник пел, его голос разносился в темноте далеко, цеплял за душу, а я старался запомнить эту правильную по жизни песню, которую слышал впервые, и сохранить ее в себе, чтоб передать потом другому талантливому певцу. Олег, что же, с одной стороны, жалко его, талант, но и он сегодня умрет, ибо верен своему вожаку, и готов идти с ним туда, куда он только укажет и, не смотря на все свои песни, убивать моих друзей, и тех, кто не захочет на себя ярмо рабское одеть. Он сгинет без следа, а песня должна жить.

Олег закончил петь, как раз закипела водичка, заварили чайку и мы разговорились.

— Душевная песня, но вредная, — держа в руках кружку, сказал Кара.

— Почему? — поинтересовался я.

— А ты сам подумай, Саня. Какая, нах, Россия-мать? Нет ее, кончилась и никогда уже не возродится. А слова, про Родину-землю, это не для нас, не для наемников. Надо что-то попроще, про бабло, про славу и девок распутных. Как ты, Олег, может быть, споешь чего-нибудь про дублоны золотые и пиратов лихих?

— Настроения сегодня нет, — отхлебнув чайку, ответил старый наемник. — Как-то неспокойно мне на душе. Вроде как все в порядке, а что-то не так и тоскливо.

— Не обращай внимания, это песню ты сегодня спел не подходящую.

— Наверное, — Олег встал с бревна и потянулся всем телом. — Устал, пойду спать.

— Угу, — промычал Кара и, дождавшись ухода своего верного бойца, обратился ко мне: — Ты поговорить хотел, сейчас самое время для этого. Я как золотишко получу, так такой добрый становлюсь, что просто сам себе удивляюсь. Что у тебя?

Для вида, помявшись, я сказал:

— Босс, мы с тобой насчет Марьяны говорили, помнишь?

— Ну, было такое, а что? — он сразу же насторожился.

— В общем, дядя Коля, прошлую ночь мы провели вдвоем и занимались совсем не чтением стихов при Луне.

Чего от Бурова можно было ожидать в этот момент, я представлял себе очень слабо, однако, тот повел себя странно, и засмеялся:

— Вот девка, вся в мать, чего хочет, всегда получит, — отсмеявшись, он спросил: — И что у вас теперь?

— Пожениться хотим, если ты не против, конечно.

— Если у вас, Сашка, до секса уже дошло, то возражать мне, теперь и смысла нет. Было дело, хотел ее в семью Мэра Трабзонского пристроить, но такую, ее там не возьмут. Строгих правил люди, традиционалисты. Вернемся домой, соберемся нашей дружной семьей, и все подробней обговорим, — наемник зевнул и на выдохе сказал: — Спать пора, пойду, наверное.

Взглянув на позолоченные часы, которые мне месяц назад Кара подарил, время без трех минут двенадцать. Скоро начнется карусель по всему селу и, наверняка, сейчас мои товарищи к казарме охранной роты, расквартированной в Пазаре, подбираются, а орудия, что на высотке и блокпост, в любом случае уже должны были взять. Надо еще совсем немного время потянуть, а то уйдет Кара в дом, и придется его вместе со всеми взрывать. Приподнявшись с бревна, я прошептал:

— Босс, что-то часового нашего не видно.

— А кто у нас сейчас должен на часах стоять?

— Благой.

— Наверное, по улице шарится. Благой человек опытный, а мы в этом месте можем чувствовать себя вполне спокойно. Беспокоиться не о чем.

— Не, пойду проверю, — я вытащил из кобуры ТТ и направился со двора.

— Подожди, — как и предполагал, Буров двинулся следом, — вместе пройдемся.